белым жемчугом вышито ее платье, вызывает восторг и шепотки у собравшихся, а ей просто хочется засмеяться — когда-то она собиралась жемчуг чтобы расшить все платье жемчугом, а не только корсаж и элеметны юбки. ныряльщики людей храбры, но беззащитны там, под толщей воды, в темноте древних скал и морских чудовищь. порой улла просыпалась среди ночи, в своих снах слыша чужие молитвы, перебиываемые далекими песнями, которые дарили улле ее голос обратно. во сне держась за руки с сигне она пела и пела, с улыбкой глядя на вырастающие лабиринты из длинных водорослей или расцветающие палипы на острых углах кораллов. на счастье улле редко снились кошмары и ей не приходилось проживать весь ужас, обрушившийся на нее вместе с предательством лучшей подруги, вместе с невозможностью вернуться домой.

когда ее представляют очередному правителю улла прикладывает все усилия, что бы сохранить лицо. ну конечно же! хельга... имя, когда-то значившее на языке сильдройр «священная». в душе снова готова заливисто смеяться над этой иронией, над этим выбором. священная.. святая... ведьма. ведьма, именно так зочут ее рыбаки, когда она ныряет в бушующее море с самой высокой скалы, а потом выныривает, держа в руках свою новую морские находки: перламутровая раковина, яркий коралл, горсть монет или еще один подарок моря, подарок дома, в который ей никогда не вернуться. и она может нырять сколько угодно, но простое человеческое тело нуждается в воздухе и страдает от давления пучины, заставляя ее из раза в раз возвращаться на берег, к нагретому пески и полированным камням, разбивающих прибой.

теперь уже улла почти привыкла к человеческой жизни и почти не скучала по темной морской глубине, все еще звавшей ее далекими песнями народа, который — на самом деле — никогда не был ее народом. думать о всех годах презрения и пренебрежения больно, но необходимо — так получалось легче примириться с своим новым положением, новым окружением, новым привычкам. голоса чаек все еще резали тонкий слух сильдройр — они были свободны лететь над синевой неба и нырять в золото рассветного солнца. улла помнила как они всегда соревновалась с другими чтобы коснуться зеркала воды, выталкивая себя из воды выше, делая жадный вдох, словно только он и мог их спасти. спасти ее.

сейчас она думает, что если бы не брат, то она скорее всего она бы утопилась, желая хотя бы так вернуться в море, в родную пучину, к тихому шепоту камней, ворочаемых далекими волнами и невидимыми течениями. боль внутри нее никогда не проходит, а тоска заставляет возвращаться на берег снова и снова, отказываясь уезжать куда-то далеко от запаха соли и водорослей. и от песен жен рыбаков... песни полные глухой боли, стоящей на берегу женщины и всматривающейся в горизонт, ожидая, когда покажется знакомые очертания. песни про радость от большого улова и пережитого шторма. эти песни нравились многим сильдройр и раньше они частно прятались среди камней гавани, желая послушать о чем поют женщины в этот раз. у них была своя магия, о которой те даже не подозревали.

улла вежливо кланяется, пока длится церемониальная часть, но после смотрит вопросительно на александра: — зачем мы тут? какое этому королю дело кто я и откуда я? — покинув простоную залу тут же спрашивает девушка и откидывает волосы за плечи — так она делала всегда, готовясь к конфликту или ссоре. — почему хельга? — не выдерживает, выдает терзавший вопрос, ответ на который лежал на поверхности. но не хочет слишком долго думать о правителях — ее это совсем не касается, ведь она живет свою тихую, почти скромную, жизнь на берегу моря и по ночам слышит как поют сильдройры, зазывая моряков мимо спасительно гавани с ее ярким маяком. улла слышит их песни, знает какую магию они творят, но не может пропеть и слова — из ее рта вырывается только воронье каркание, смешенное с рокотом шторма. она больше не может заставить водоросли танцевать, а ракушки хлопать створками в новом ритме песни.