Вблизи странных ворот, ведущих в никуда, растут низкие, скрюченные кустарники с острыми на вид шипами; их стебли и корни уютно устроились в трещинах ступеней и проёмов, однако очевидно взгляду - их тревожили, выдирали, ломали на пути следования в плотно закрытые каменные двери.

Другие признаки присутствия разумных существ менее приметны путешественникам. Лишь спустя несколько минут изучения новой локации (тревожного, опасливого - множество потерь уже знатно напрягают) кто-то обнаруживает стоящие на земле барабаны. Массивные, почти до середины бедра, обтянутые бледной потрескавшейся кожей и перевязанные множеством раскрашенных грубых верёвок; четыре штуки, и к каждому - пара небольших продолговатых дубин из полированного дерева. Никаких сомнений в том, что барабаны имели ритуальное назначение; вязь узоров по бокам повторяла орнамент на вратах, а чёткое расположение квадратом (и по сторонам света) намекали на неслучайность их нахождения здесь.

Солнце почти достигло зенита; короткий привал в тени врат не принёс душевного спокойствия, но помог восстановить силы. Половина участников экспедиции отправляется к постаментам, ещё половина продолжает изучать площадку на предмет подсказки. Барабаны притягивают их взгляды всё сильнее; кем они были оставлены, учитывая, что все местные племена избегают даже смотреть в сторону зловещих руин?

Один из путешественников приближается, поднимает импровизированные палочки - тяжёлые, но холодные вопреки палящему солнцу, и ритм древний, рваный, диссонирующий проникает в его разум; кости запястий скручивает болью, а руки непроизвольно хватают обе дубины, повторяя первые удары. Сознание остаётся чистым, лишь тело послушно выполняет чей-то приказ; и это сознание смотрит на поверхность барабана, замечая на иссохшей коже пару родинок и следы старой татуировки; смотрит на троих товарищей, которых также захватывает и влечёт к пустующим инструментам.

Почва содрогается от ритмичных синхронных ударов, мелкие кусочки камней и песка падают из трещин массивных руин; с гулким скрежетом, наполняющим души тревогой, ворота начинают открываться. За ними, ведущими в никуда, не видно продолжения пейзажа - лишь холодная сырая темнота и ступени, ведущие вниз. Путешественники, караулящие их, поспешно спускаются, пересекая порог; из тех несчастных, которые захвачены ритуалом, лишь одному удаётся вырваться и добежать до входа прежде, чем врата с грохотом захлопнутся прямо за спиной.

О судьбе оставленных можно и не гадать.

Высокие потолки залов давят своей темнотой - до них едва-едва добираются лучи фонарей, словно тьма сжирает свет на подлёте.

О тех, кто остался позади, не говорят и не вспоминают. Казалось, прошло всего два дня - а их отряд превратился в разрозненную, разбитую стаю; какие-то проблески взаимопомощи проскальзывают между некоторыми, но никто не предлагает руку в открытую.

Они начинают понимать, что этот путь ждёт в финале лишь одного - победителя, который восторжествует, возможно, лишь на краткие минуты перед гибелью собственной, но будет полон сил и благоговения. Сами стены повествуют об этом полустёртыми сюжетами барельефов; на них изображено множество змей, свившихся в клубок, затем - восхождение (или восползание?) по множеству мёртвых тел одного великого змея.

Сюжет, вроде, повторяется, но группа обнаруживает абсолютно идентично разрушенный проход и останавливается, поражённая мрачным молчанием.

Сколько они будут блуждать по лабиринту? Припасы на исходе, и питьевой воды нет уже у большинства путешественников; а тот древний ритуальный ритм продолжает грохотать наперекор биению сердец, вызывая беспрестанную тревогу. Она вместе с голодом и жаждой растёт, затмевая рассудок; пробуждает агрессию и животный страх смерти. От первой искры и до первого конфликта - всего лишь несколько минут; говорят, что тот, кто ударит первым, получит преимущество.

Перед тем, кто вырывается вперёд ценой ущерба своим товарищам, за поворотом открывается новая дорога - галерея узкая, словно мост, по невысоким бордюрам справа и слева змеятся трещины, а за ними - пугающая глубиной пропасть. Пересечь галерею удаётся без проблем, но в воздухе всё явственнее пахнет сыростью и пеплом, словно недавно здесь гасили костры. Новая арка - и новое помещение, без украшений и в то же время без признаков разрушения, с тяжёлым каменным столом на возвышении, которое выбито в цельном куске скалы, покрытое грубо выполненным орнаментом в виде чешуй; обстановка здесь разительно отличается от остального храма, будто бы созданная через множество лет после его основания.

Когда остальной отряд нагоняет беглеца, алтарная комната кажется пустой, лишь брошенные словно в панике вещи попадают под ноги. Толку в них нет; часть рюкзака покрыта липкой слизью, остальные предметы разрезаны или раздавлены, будто бы очень сильный ребёнок решил разобрать на части новые игрушки.

Их товарищ находится у самого алтаря - бледный, молчаливый, не реагирующий ни на один вопрос; он вздрагивает и поднимается на ноги лишь когда у главной арки раздаётся шипение и звук шагов, а затем - сменившее крик хрипящее бульканье того, кто стоял ближе всех ко входу.

Они всё время были здесь не одни - и теперь остаткам отряда приходится бежать по узкому коридору за алтарём, стараясь прятаться в нишах, поворотах, сдерживать дыхание и разговоры; теперь ничто не должно нарушить тишину, и назад пути снова нет.

Путешественники наконец оторвались от преследования; узкие стены и непредсказуемые повороты напоминают уже систему тоннелей, вырытых крупным зверем. На стенах вместо барельефов и узоров - следы когтей (или грубых инструментов?), пол идёт под значительным наклоном, вынуждающим опираться друг о друга и следить за каждым шагом. Довольно скоро коридор оканчивается провалом в новый зал, уже более похожим на предыдущие; снова вокруг монументальная каменная кладка, рельефные карнизы, темнеющие провалами ниши и чёткий звук ударов, исходящий словно прямо из воздуха.

Он ведёт их вперёд мимо погасших факелов, мимо ручейков подземных вод, просочившихся сквозь толщу стен и почвы; вокруг повисает сырость мелкими каплями, оседает на коже рыжеватым ржавым отблеском. Ворота перед ними иссохли и одновременно прогнили; они освобождаются от оков дверных петель, стоит лишь толкнуть посильнее.

За порогом - темнота, отступающая неохотно; и вновь лучи фонарей едва достигают потолка и дальних стен, будто они простираются не менее чем на сотни метров вперёд. Наступает оглушительная тишина, пожирающая даже звуки шагов, дыхания, биения сердец; оглянувшись, последние выжившие видят лишь ровные отвесные стены, уходящие далеко вверх, и никакого более дверного проёма.

Они остаются наедине с алтарём - и он выглядит уже настоящим; не той копией, грубой поделкой, которую они видели в момент встречи с неизвестными жителями подземелий, а чем-то воистину неземным. Множество каменных змей, сплетённых клубком, образуют глубокое ложе; поверхность их тел чиста, словно не хранились они тысячи лет, а только вышли из-под полировочной машинки. Под пристальными взглядами и несколькими фонарями кажется, что змеи начинают движение, но стоит подумать об этом - и алтарь замирает; и его голод, хищный и неотвратимый, струится холодом по щиколоткам, подбирается выше к коленям, дурманит голову.

Решение очевидно - здесь требуется цена добровольная или не очень, и это святилище древнего змея алчет горячей крови; каждый из тех, кто вышел в поход, ожидал в финале нечто подобное, классически легендарное.

Каждый знал, какова цена - каждый убеждён, что заплатит не он.

И, возможно, если бы их путь пролегал благоприятнее, сейчас на крохотной площадке перед алтарём разыгралась бы смертельная схватка. Возможно, сплочённость придала бы жертвенности тот живой, смертный вкус отчаяния, за которым охотится каждый демон и каждая нечисть; но от отряда осталось лишь трое, один из которых уже успел настроить против себя оставшихся.

Двое против одного - переглянувшись, они с лёгкостью определяют слабое звено, и яростное сопротивление заглушается ударом здоровенного рюкзака прямо в лицо; запасы, которые не пригодились по пути, своим весом ставят решающую точку в короткой схватке.

И алтарь принимает оглушённое тело; от живого тепла переплетение каменных змей будто тает, просаживаясь ниже; в самой глубине клубка с тихим скрипом зарождается движение, словно дрогнули шестерёнки огромного механизма. Десятки крохотных змей заползают под одежду, вцепляются и выгрызаются глубже в мягкие ткани живота и под руками; постепенно пробуждается всё больше деталей статуи, завораживая взгляд последних выживших синхронными покачиваниями тел. Оплетая жертву, они не скрывают её под собой - алтарь всё так же открыт, доступен, близок, голоден; склонившись, оба путешественника чувствуют этот приказ одновременно, но вовремя среагировать успевает лишь один.

Ладонь ложится на хрупкую женскую спину меж лопаток без единого колебания, давит вниз, вталкивая ближе к алтарю; другой рукой удаётся перехватить запястья до того, как они в попытке спасения начнут опираться о его край.

Второе тело змеи уже скрывают собой, переплетаясь поверх всех попыток сопротивления, заглушают крик почти сразу же, вгрызаясь в щёки, губы и язык; медленно опускается плита-основание, приводя в движение весь алтарь. Пиршество ещё не заканчивается - где-то под блестящим от крови камнем продолжают медленно умирать жертвы, в то время как более крупные каменные змеи опускаются, сверля последнего человека пустым взглядом провалов вместо глаз; и если первоначально алтарь Йига напоминал ложе, то теперь его формы отчётливо походили на гротескное, неудобное и окровавленное кресло. В нём ещё нет царственности трона и уже нет давящего чувства голодной опасности; он словно приглашает присесть и побеседовать, и кто знает, может быть, прислушается к просьбам Теодора.